Виктор (Мамонтов) - Господь — Пастырь мой
Из Москвы к владыке каждое лето, а иногда и на Рождество Христово, приезжала Надежда Александровна Павлович, поэт, ученица А. Блока. Небольшого роста, полная… Она была интереснейшим человеком, знала многих выдающихся людей и умела о них хорошо рассказывать. Будучи членом Союза писателей, она доставала путевку в Дом творчества писателей в Дубултах и приезжала в Латвию. Она же в годы служения на Рижской кафедре митрополита Вениамина (Федченкова) приезжала и к нему.
Когда Надежда Александровна впервые увидела владыку Леонида, то была потрясена. На нее он произвел сильное духовное впечатление. Она очень хотела попасть к нему на прием — такая у нее была личная потребность. Попала. Очень волновалась перед встречей. Владыка, как врач, это заметил. Сказал: «Надежда Александровна, дайте Вашу руку. У Вас пульс ускоренный». Эта встреча была началом их знакомства и долголетнего общения. Она стала духовной дочерью владыки и воспринимала его на уровне оптинского старца. Исповедовалась у него и причащалась. Переписывалась с ним. «У меня, — как потом она рассказывала, — появилось к этому человеку абсолютное доверие». Удивительно, что это говорит человек большого критического ума.
Надежда Александровна была духовной дочерью последнего оптинского старца Нектария и спасла ценнейшую Оптинскую библиотеку духовной литературы. Она была стойким человеком. С годами у нее ухудшилось здоровье, ходила с палочкой, потом появилась сильная близорукость. Говорила: «Я совсем слепая». Очень любила посещать службы в нижнем храме собора. Владыка там не служил, но присутствовал. Она шла туда, зная, что будет иметь возможность встретиться с ним, что для нее было радостью и духовным утешением.
Владыка любил непременно быть в храме ежедневно, даже если не служил Евхаристию. Тогда он нес клиросное послушание, читал канон и пел вместе с народом, иногда сам выносил свечу. У него был очень звонкий голос, красивый тембр, но не музыкальный слух. Любил после службы петь с народом «Царица моя Всеблагая…» и «Слава в вышних Богу». Начинал сам, а народ подхватывал.
Молиться рядом с ним в храме было радостно. Это была не бурлящая радость, а тихая и очень прочная.
В кафедральном соборе он сам в полной тишине читал шестопсалмие — в подряснике, с обнаженной головой; на нем не было ни панагии, ни креста. Читал удивительно внятно.
«Я был потрясен тем, как он читает, — вспоминал эту службу его духовный сын, москвич. — Я тогда не понимал церковнославянского языка, но то, что читал владыка Леонид, я понял. Он читал не механически, но и не играл голосом, как нередко делают чтецы. Его спокойный ровный тихий голос буквально пронзал насквозь.
С такой же силой внутреннего проживания я воспринимал чтение владыки Антония Сурожского. Когда он читал Трисвятое на службе в московском храме, меня каждое слово как будто охватывало огнем.
Однажды я присутствовал на монашеском постриге, который совершал владыка Леонид. Это было удивительно. Что меня поразило? Обычно на постриге стараются все делать красиво в расчете на присутствующих, а владыка все совершал так, как будто в храме никого, кроме Господа, сестры и его самого больше не было. Владыка был полностью погружен в происходящее и абсолютно нелицеприятен. Он как бы свидетельствовал сестре: «Ты сейчас предстоишь пред Господом, научись жить в предстоянии Ему, не обращая внимания на обстоятельства».
Потом я понял, что это была проповедь сестре и научение, но не словами, а действием. Он ей как бы показал, как монашествующий должен жить.
Как‑то читая египетский патерик, я нашел слова одного великого старца, который сказал: «Что такое монах? Душа и Бог. Вот и весь монах». Когда я это прочел, предо мною встала эта картина пострига. Я понял, что владыка учил сестру именно этому».
Владыка был очень хорошим проповедником. Имел большой опыт. Будучи инспектором Московских духовных академии и семинарии, он ввел традицию — в воскресенье проповедь в храме произносили студенты.
Проповеди владыки были короткими, но очень глубокими. Часто он говорил слово после литургии, молебна. «В храме сто человек, а причастились только семнадцать. Подумайте, что вы делаете? Дни лукавы суть, и никто не знает, сможем ли мы еще раз подойти к Чаше. Одни не причастились, потому что считали себя недостаточно подготовленными, а другие — по небрежению к очищению своей души».
О рукоположенном на Литургии во иерея двадцатишестилетнем Михаиле К. сказал: «Он еще только форма священника, которого хиротонисали сейчас; чтобы стать священником, он должен очистить свое сердце от греха, чтобы оно стало вместилищем Христа. Без этого нет ни пастыря, ни христианина».
После чтения на литургии отрывка из Евангелия от Матфея, где говорилось о покаянии Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф 4:17), он сказал: «Исповедание своих грехов — это только начало. Покаяние — это изменение жизни».
На молебне владыка читал отрывок из Евангелия от Матфея: Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, — ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного. Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? (Мф 18:10–12). Когда он начал читать этот отрывок, неожиданно заплакал. Думалось, что когда в тишине своего уединения он читал это место, умиление и слезы уже приходили к нему. Ведь это, можно сказать, раскрытие тайны его святительского омофора, его особого пастырского послушания.
Потом, после окончания молебна, была проповедь на тему дня: «До тех пор, пока мы будем вести себя как язычники, Торжества Православия не будет. Торжество Православия будет тогда, когда мы станем христианами».
Затем владыка послал иподиакона в алтарь. Тот принес папку и коробочку. Когда он увидел их, вдруг сильно расплакался, как ребенок, и не мог остановить слёз. Начали читать указ о награждении протодиакона Бориса Голубина орденом. Владыка все время плакал, отвернувшись от народа. Протодиакон тоже.
Владыка всегда плакал во время рукоположения новых пастырей для Церкви (в это время нисходит на них обильная благодать нашего Утешителя — Духа Святого), казалось, владыка хотел омыть все предыдущие и последующие грехи малоподготовленных ставленников, чтобы ожило их сердце, согретое сострадательной любовью Господа, греющего и питающего Свою Церковь, чтобы еще один делатель вышел на обильную жатву, собирая потерянные души.
У одного ставленника он спросил перед рукоположением: «Чем отличается священник от актера?» И сам ответил: «Священник живет, а актер играет». Владыка говорил народу: «Священнослужитель должен непрестанно работать над собой, возделывать почву своего сердца, чтобы семя благодатных даров, полученных из церковной сокровищницы, дало добрые плоды, от которых он мог бы питаться сам, живя полноценной духовной жизнью, и питал бы своих пасомых. Если у священника нет этого труда, нет трезвения и молитвы, то он духовно засыхает и не имеет жизни в себе».
…«Верующие бегают из храма в храм в поисках истинного пастыря, а священникам нечего им дать: они потеряли благоговение перед престолом — перед жертвенником Любви Божией. Терния подавили пшеницу в их сердце, и они сами топчут робкие всходы веры в душах своих прихожан».
Во вторую неделю Великого Поста, в день памяти святителя Григория Паламы, после чтения евангельского отрывка об исцелении расслабленного, когда его друзья разобрали крышу, чтобы опустить его к ногам Иисуса Христа, владыка говорил о свойствах греха: «Грех заразителен, он расслабляет нашу волю. Мы сознаем, что делаем недолжное, порочное, но наша воля расслаблена, и мы грешим. Что же нам делать? Сейчас Пост, то есть воздержание. Сегодня день памяти Григория Паламы, учителя умной молитвы. Это простая молитва, которую можно повторять всегда и везде, призывая Господа. Это простая молитва, но она — опасная молитва. Злая сила нападает на нас через наше окружение, то есть через людей. Не они на нас нападают, но злая сила, вселившаяся в них. Но значит ли это, что мы должны оставить молитву? Если мы оставим молитву, то грех будет прогрессировать, и мы будем заражать окружающих, уже не замечая этого».
Когда в Троице–Задвинском храме рукополагали Николая во диаконы, владыка сказал: «Священство — это не профессия, а крестоношение. Но, к сожалению, к нам приходят люди, желающие принять сан, с иными мыслями». Сказал, что в нашем инославном крае нам особенно надо думать об исповедании православной веры, то есть воздержании, непрестанной молитве, соблюдении церковного устава, ежедневном чтении Священного Писания. Когда Слово Божие станет нашим образом мыслей, тогда наше вероисповедание будет православным.
В четвертую неделю Поста после чтения евангельского отрывка: Сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста (Мк 9:29) владыка говорил: «Мы озлоблены, то есть дух злобы живет в нас. Это проявляется дома, в семье, на работе и здесь, в храме. Что нам делать? Род сей исходит молитвой и постом. Пост — внутреннее воздержание от зла, молитва — непрестанное освящение себя через призывание имени Господа Иисуса». Спросил: «Почему мало причастников? Может быть, за дверьми храма нас ждет смерть».
